Moon-Sand Fiction

Авторы: zhu4ka и Нюша
Время: БН
Пейринг: ВовАнна
Примечание: дуэльный фанфик

Черная пелена накрыла загородный особняк Корфов. Казалось, напасти никогда не закончатся. Сначала о своих правах на поместье заявила добрая соседка Марья Алексеевна Долгорукая, намекая на невыплаченный бароном долг, а сразу после ее визита занемог и сам хозяин. С каждым днем ему становилось все хуже, и в одно серое пасмурное утро молоденькая крепостная воспитанница нашла тело старого барона бездыханным в его собственной спальне. Дом погрузился в траур. Слуги ходили мрачнее тучи, оплакивая доброго хозяина и гадая, что будет дальше. Княгиня Долгорукая слыла в уезде барыней своевольной и довольно жесткой, и вся надежда оставалась на единственного наследника, что он, узнав о смерти родителя, приедет и решит вопрос с поместьем. Однако спустя две недели пришло известие о предстоящей казне молодого барона. Вспыльчивый отпрыск старинного рода бросил перчатку в наследника престола и, несмотря на удачно разрешившуюся дуэль, император не был милостив, приговорив вздорного мальчишку к смерти. Однако самодержец, сжалившись, разрешил поручику последнюю встречу с отцом.

Владимир сидел на сбитой деревянной койке и смотрел в одну точку, когда дверь скрипнула, и в сырую камеру Петропавловской крепости вошел охранник.
- Посетитель, - сказал он и вышел вон.
Поручик встал, готовясь увидеться лицом к лицу с отцом, но к удивлению и разочарованию перед его глазами возник Михаил Репнин. Старый друг. Император хоть и был зол, но князя не разжаловал и не арестовал, а перевел из адъютантов сына в свои собственные и все поручения и приказы, касающиеся поручика Корфа, передавал через Репнина.
- Владимир, я… - нарушил молчание Михаил.
Барон усмехнулся и отвернулся от друга. Конечно, отец не хочет видеть непутевого сына. На что он надеялся? Хотел поговорить, извиниться. Опозорил род Корфов. Ну что ж. Теперь и жить незачем. Осталось с достоинством принять смерть за свою оплошность на чертовом маскараде. Сам виноват.
- Владимир, я не смог позвать твоего отца… - смелее начал Репнин, сделав шаг вглубь камеры. Как же сложно говорить о смерти отца другу, который и сам на волоске от смерти, а он, адъютант императора, ничего сделать не может.
- Полно, Мишель, я все понимаю, - ответил Корф, сев на лаву. Князь тряхнул головой.
- Я не смог позвать твоего отца, потому что… его больше нет, - наконец, выдохнул он и встретился с непонимающим взглядом Владимира.
- Как? Когда?
- Две недели назад, - виновато произнес Михаил. – Мне жаль.

Поручик дернул уголком губ. Отца больше нет. У него больше никого нет. А зачем живым трупам кто-то? Казалось, воздух наполнился свинцом и давил неподъемным грузом на грудь.
- Вот еще, - Репнин подошел к другу и протянул белый атласный платочек. – Это от крепостной твоего отца. В общем, она просила передать тебе это со словами, что прощает и просит у тебя за все прощение.
Владимир взглянул на Михаила, перевел взор на материю и едва заметно поморщился. Анна... Крепостная актриска, которую отец выдавал всегда за дворянку. Недостойная любви дворянина, но и не холопка. Мишель сказал, крепостная. Стало быть, она сразу призналась. Сколько лет он этого добивался от нее и от отца. В сердце мужчины что-то кольнуло. Как она теперь? Ведь поместье перейдет государству вместе с крепостными. Отец не успел дать ей вольную.
- Поместьем, кстати, теперь владеет княгиня Долгорукая, - сказал Репнин, словно прочитав мысли друга. - Твой отец не выплатил ее покойному мужу долг. А этой девушке, что передала тебе платок, почему-то досталось больше всех. Я пытался ее выкупить, но княгиня…
Речь князя прервал охранник, вошедший в камеру.
- Время, господа, - сказал он, и Репнин, кивнув, заторопился на выход.

Ряд солдат перед собой. Поднятые ружья и суровые, иногда недоумевающие лица палачей. Ждут приказа, но полковник медлит. Громко читает приговор, оттягивает неизбежное.
Надо же... Снег пошел...
Что позади? Позади израненная кирпичная стена и ряд неисправленных ошибок. Жестокое никогда.
Даже с отцом не простился. Даже...
Тишина. Суровая неумолимая. Ах, да, приговор зачитан и должен быть приведен в исполнение в любую секунду. Резкий окрик. Передёрнуты затворы.
Вот и все, поручик. Отжил. Отбыл. Отлюбил... Любил ли? Все блажь, блеск или отблеск того, настоящего и светлого.
Ее волосы... светлые, как хрустящий снег. Мягкие, если коснуться. Если... невозможность этого если стегнула болью в самое сердце. А может это пуля? Но тогда почему все еще чувствуется эта чертова боль? Неужели попал в ад?
Боже! Не совсем. Полубог, наместник Бога на земле, Цесаревич. Откуда?
Крик полковника и вздрогнувшие солдаты, вскидывающие винтовки. Несколько выстрелов. Видимо, у кого-то сорвался палец на спусковом. Одно мгновенное движение барона, и Александр спасен, но собственное тело пронзает боль, такая теплая, почти ласковая, убаюкивающая.
Вот и все...
- Вот и все, голубчик, - слышится будто издалека. - Жить теперь будешь долго...
Еще слова, незнакомый голос, незнакомая комната. Уже неважно, потому что кругом темнота и тяжелый мучительный сон.
- Володя... - голос друга звучит тревожно. - Слышишь меня? К тебе просится человек. Говорит, это очень важно.
- Где я?
- Ты дома уже. В Петербурге. Да не смотри так на меня! Жив, ты, жив. Александр пытался тебя спасти от расстрела, почти успел. Ты ему жизнь спас, заслонив собой от шальной пули. Император даровал тебе свободу. Но ты разжалован, прости.
- Никита? Ты?
- Барин, важные вести у меня... - ломает шапку бывший крепостной. - Вот.
Дюжая рука протягивает конверт.
- Миша... помоги. Черт!
Боль пронзает онемевшее тело, значит, жив.
- Тут письмо и... Расписка Долгорукого?! - Репнин протягивает другу потерянный документ о выплате долга. - Как она оказалась у тебя?
- Это письмо передала Елизавета Петровна. Просила срочно. Но я долго не мог найти вас, барин.
- Долго? - эхом повторяют бледные губы барона. - Сколько?
- Так почитай, месяц, как княгиня в поместье вашем хозяйкой. И...
- Что? Говори!
- Беглый я, барин.
Встать, превозмогая боль, не обращая внимание на восклицания наседки-Репнина и бывшего холопа.
- Миша, нужна твоя помощь.
- Располагай мной.
Не думать, только не думать сейчас о том, что могло произойти, занять себя делами, отвлечь мысли от невозможного, не задавать сейчас главный вопрос, потому что больше смерти боишься услышать на него ответ.
Поместье вернул, проводив ненавидящим взглядом недавнюю хозяйку. Проклятье! Проклятье не ей, а собственному бессилию. ЕЁ нет нигде, кроме собственных мыслей, откуда теперь не прогнать, не стереть.
- Где Анна? - ее имя горит на губах.
- Простите, барин... Тут такое творилось...
- Говори, Никита, иначе... - иначе что? Что он готов услышать, и что не готов?
- Барыня велела на конюшню, пороть. Она тоненькая, - в глазах богатыря слезы или это собственные мешают, размывают очертания комнаты?
Охрипший голос продолжал:
- Выпорол ее Карл Модестович. Она слегла, при смерти была. Да кабы раны! Она просто жить отказывалась. Мне пришлось обманом увезти ее отсюда, иначе пропала бы совсем.
- Где? - отчаяние уже не в силах скрывать. Страх услышать о ее земляном холмике с простым крестом на погосте убил последнюю выдержку в израненном теле.
- У цыган спрятал, не вставала уже...
Через время жесткий взгляд осматривает опустевшую поляну с погасшими кострами и разбитыми колеями от колес кибиток.
Что теперь? Искать ветра в поле?
Дом пуст и холоден, темно, горько во рту от вина. Камин не греет, лишь разжигает пламенем пустоту в сердце и огонь в крови.
- Лиза?
- Прости, мне так одиноко... Я пришла к тебе...
В ее глазах, как в зеркале, та же боль и отчаяние. Ее руки и губы дарят долгожданное тепло, но привкус горечи становится сильнее с каждым поцелуем.
- Уходи... Я так не могу, прости.
Эти слезы отчаяния высохнут, как и его на ветру. От бешеной скачки открылись раны, но он не замечает свежей крови на рубашке.
Анна... только бы изгнать этим ветром пустоту, наполнить душу окружающим спокойствием и тишиной. Нет, невозможно. Невозможно жить, не зная где она, что с ней! Далеко ли?! Да, пусть далеко, только бы жива. Увидеть ее издали. И суметь уйти? Хватит ли сил?! Хватит ли сил изгнать теперь боль в ее глазах, привитую годами едкими словами унижения своей рабыни? Хватит ли мужества сказать о главном.
Время и города мелькали, а он все искал. Расспрашивал недоверчивых отшельников, скупых на слова осторожных кочевников. Наконец, он увидел ее. Нет. Услышал. Ее голос теперь не звенел чистотой хрусталя, он дрожал треснувшей льдинкой.
Табор насторожился, разглядев не прошенного гостя, схватившего звонкоголосую певунью в крепкие объятия.
Ее глаза полны страха, а руки не могут отодвинуть согнувшегося перед ней мужчину.
- Аня… - согреть детским именем и дать понять, насколько она нужна ему.
Только недовольный крик младенца выводит сросшуюся пару из остолбенения.
- Что это? – брови изумленно подпрыгивают вверх.
На руках у девушки в тряпице шевелится ребенок. Господи, и откуда в этих слабых девичьих руках столько силы, чтобы крепко прижимать к себе хныкающее чадо?
- Это подкидыш… - ее губы едва шевелятся, но в глазах тут же загорается несгибаемая твердость. – Он мой, Вы не посмеете…
- Господи, Анна… как долго я искал Вас!
Девушка недоверчиво водит глазами по мужскому лицу и боязливо кладет ладонь на его склоненную голову.
- Всего полгода…
Колени барона подкашиваются, руки судорожно сжимают почти истлевший подол платья.
- Поедемте домой, - и предупреждает готовый сорваться с побледневших губ вопрос, - кто там у нас? Мальчик или девочка?